Этих двоих я часто видела на остановке. Трамвай был не по-российски точен, и они тоже являлись минута в минуту. Я уже сидела внутри, когда они поднимались, а выходили мы вместе, у Оперного театра. Наши молчаливые поездки повторялись в дождь, снег и в ясную погоду — на протяжении многих месяцев. Но мне не надоедало на них смотреть.
…Он был явно немолод, но моложав. Стройный, высокий, густые седеющие волосы элегантно подстрижены. Джинсы, всегда 
чистые и немятые, обтягивали длинные тренированные ноги. Пиджак — если он выходил в костюме — сидел безупречно, галстук сочетался по цвету с рубашкой, а к ботинкам не приставало ни капельки грязи. Подойдя поближе, можно было уловить легкое веяние одеколона с модным и ненавязчивым запахом.
В лице этого господина виделось что-то младенческое. Румяные щечки, маленький курносый нос, полные губы. Улыбка. Стоп. Вот улыбка была нехороша. Не то чтобы принужденная или наигранная — нет, скорее самодовольно-надменная. Заметив это, я уже не удивлялась, что он никогда не внимал просьбам выходящих пассажиров посторониться, цедил сквозь зубы что-то нелестное, если его нечаянно толкали, и сварливо отчитывал кондукторов, когда те сдавали ему рубль десятчиками.
Тем удивительнее казалась его неизменная предупредительная галантность по отношению к жене.
Жена у него была старая и нелепая.
Не знаю, какая в действительности между ними существовала разница в возрасте, но выглядела она старше лет на десять. Низенькая, бесформенная, вся какая-то дряблая, как позапрошлогодний корнеплод. Всегда в длинных старушечьих юбках и шелковых блузках с бантиками, с длинными серьгами, свисающими до плеч, с черными полуседыми волосами, заплетенными и уложенными на затылке в допотопный «лапоть». Она была очень тщательно намакияжена, но «тщательно» — не значит «искусно», и при взгляде на нее мне все время вспоминалось злобное бунинское «…раскрашенный как труп проститутки Кузмин». Толстый слой тонального крема только подчеркивал морщины, на ресницах висели комочки «удлинняющей туши Макс Фактор», веки были густо намазаны голубым, а губы — розовым.
Но ее молодцеватый франт-муженек ни разу не забыл помочь ей войти в трамвай и выйти из него. Чтобы она могла сесть, он сгонял с сидения молодых мальчишек, а то и девчонок. Иногда вечером я видела их из окна трамвая идущими домой после обхода продуктовых магазинов. Он шел обвешенный хозяйственными сумками и пакетами, а она — рядом, с пустыми руками. Брела, тяжело печатая шаг, рыхлая, старообразная, но, должно быть, счастливая.
Потом однажды я ехала в том трамвае вместе с приятельницей. Она заметила колоритную парочку и кивнула. «Да это Малафеев и его жена, — удовлетворила мое любопытство. — С ним я когда-то работала. Давно. Очень. Столько не живут».
***
Вчера мне позвонила та самая приятельница. Она только что вернулась с юбилея своего бывшего начальника — с той, прошлой работы. И рассказала, что Малафеев тоже был. Пил, ел, целовал дамам ручки, веселился, скакал резвым барашком под музыку.
— Ну и что? — спросила я. — А зачем еще люди ходят на юбилеи?
…Оказалось, два дня назад он похоронил свою жену.
автор Ирина Шаманаева (Frederike)